"Потомству в пример". Вместо эпилога

требовательный запрет на все радости земного рая взыскательными лекарями, и есть в пребывающем в добром здравии организму большая охота до всего. Что проку в достигнутом достатке, когда его плодами уже не воспользоваться: кому по причине чахлости здоровья, а кому и вовсе по обстоятельствам старческой лености и уже невозможности радоваться когда-то недосягаемому и запретному, а теперь вот просто так легко доступному плоду юных мечтаний и грёз.

Однако сколько насчитывает веков и тысячелетий история человечества, ничего в этом не меняется и, скорее всего, что ничего никогда не изменится, как бы кто ни тужился, за небольшим исключением богатых наследников, этаких баловней своей Судьбы. Правда, и тут есть своё правило – кто пришёл в этот мир, отягощённый богатством родителей, тот, как правило, уходит из этого мира без него, проиграв или расточив родовое достояние в угаре безудержного мотовства и дурной жизни.

Казарскому в его, в общем-то, молодые годы,  в отличие от большинства сверстников, вовсе не хотелось убыстрять бег времени, а скорее, наоборот, хотелось замедлить. Ему всегда казалось, что он не успеет сделать самое главное дело в своей жизни. Невзирая на необустроенность в личной жизни, он жаждал построить и увидеть новый флот России, лучше английского. Его решительно никак не понимали: ни друзья, которых у него после потери Стройникова практически не осталось; ни враги,  которых он с удивительным упрямством успевал наживать везде, куда бы его не устремляла царская воля.

Казарский выполнял исключительно указания Николая, часто личные. Но он никогда не был поводырём всевозможных ходоков по Зимнему дворцу, проводя их от одной двери к другой. Он никогда не исполнял фельдъегерские поручения, доставляя царские пакеты от императора именитым сановникам. Он никогда не стоял дежурным флигель-адъютантом, отчего и был столь богат на завистников и недоброжелателей.

В 1831 году Казарский, уволенный от командования кораблём, Всемилостивейше пожалован в капитаны 1 ранга и поступает в полное распоряжение царя, став офицером его свиты. Знавшие крутой нрав государя дивились, как удаётся избегать царского гнева офицеру, который никогда не знал и не желал узнавать тонкости хитросплетений придворной жизни. Возможно, будучи прекрасным психологом и человеком огромного трудолюбия, именно за эти черты характера Казарского и приблизил к себе  царь столь независимого в суждениях придворного офицера и такого жадного на службу ему и Отечеству.

В 1832 году Николай I  отправляет Казарского в Николаев для надзора за подготовкой эскадры русских кораблей, которые под командованием вице-адмирала М.П.Лазарева направлялись в Черноморские проливы.  Тогда Российская империя выступила на стороне Турции во время конфликта последней с Египетским пашой. Казарский лично руководит снаряжением и погрузкой нашего десанта на вспомогательные  суда флота. 13 марта 1832 года  Казарский в своём рапорте на имя князя Меньшикова доносит:

“При перевозке войск и тяжестей не произошло  ни малейших потерь, хотя корабли стояли в открытом море верстах в 3-х с половиной от берега”.

Перед Казарским открывались широкие перспективы дальнейшего восхождения не только по служебной лестнице, но и к вершине пирамиды государственной власти. Царь давно обнаружил и признал в офицере далеко не богатырского телосложения немалые способности в государственной службе и возможности их исполнения. И у Казарского были все шансы занять почётное место в числе прославленных командиров русского флота.

Увы, этому не суждено было свершиться…

16 июня 1833 года Александр Иванович Казарский неожиданно для всех скончался. Так ли неожиданно мог умереть молодой, пышущий здоровьем офицер? И так ли непроницаема завеса тайны, скрывающая от всех смерть Казарского? Конечно же, что нет! И вот почему.

В своей  Записке от 8 сентября 1833 года, приведём её полностью, о скоропостижной  смерти  флигель-адъютанта  Казарского Николаю I шеф жандармов граф Бенкендорф сообщает:

“Дядя Казарского Мацкевич, умирая, оставил шкатулку с 70 тыс. руб., которая при смерти была разграблена при большом участии николаевского полицмейстера Автомонова. Назначено следствие и Казарский неоднократно говорил, что постарается непременно открыть виновника. Автомонов был в связи с женой капитан-командора Михайлова, женщиной распутной, предприимчивого характера. У ней главной приятельницей была некая Роза Ивановна, состоявшая в коротких сношениях с женой одного аптекаря.

Казарский после обеда у Михайловой, выпивши чашку кофе, почувствовал в себе действие яда и обратился за помощью к штаб-лекарю Петрушевскому, который объяснил, что Казарский беспрестанно плевал, и оттого образовались на полу чёрные пятна, которые три раза были смываемы, но оставались чёрными. Когда Казарский умер, то тело его было черно, как уголь, голова и  грудь необыкновенным образом раздулись, что лицо обвалились, волосы на его голове облезли, глаза лопнули, и ноги по ступни отвалились в гробу. Всё это произошло менее чем, в двое суток. Назначенное Грейгом следствие ничего не открыло, другое следствие также ничего хорошего не обещает, ибо Автомонов ближайший родственник генерал-адъютанта Лазарева”.

Ознакомившись с запискою шефа жандармов,  Николай I, потрясённый трагической смертью превосходного офицера и своего фаворита, дрожащей рукой, путаясь мыслями, чего за ним никто и никогда не наблюдал, пишет резолюцию:

"Поручаю Вам лично, возлагаю на Вашу совесть открыть лично истину по прибытии в Николаев. Слишком ужасно!!!"

Однако глупо было надеяться, что чрезвычайно заинтересованные в скором устранении ревностного государевого любимца казнокрады и завистники  вскроют истинные причины смерти Казарского. Уж слишком многим перешел дорогу и препятствовал воровать честный и непорочный офицер флота российского капитан 1 ранга Александр Иванович Казарский. Светлая ему память…

О судьбе Семёна Стройникова известно ещё меньше. Бесспорно только то, что 11 апреля 1834 года он был освобождён из арестантских рот Бобруйской крепости и приписан простым матросом на Черноморский флот. Несмотря на все старания  Гердт  встретиться с ним, Стройников от встречи с Анной Сергеевной отказался. Говорят, что он предпринял попытку наложить на себя руки и избавиться, таким образом, от травившего денно и нощно его душу позора. И только душеспасительные беседы со священником экипажа, укрепившие его христианскую веру, потом удерживали Стройникова от повторения попытки деяния самоубийства. А может быть, тому помогло и ставшее ему известным намерение командования флотом перевести его на север, на Белое море строевым матросом. Однако вскоре его и впрямь перевели на студёное Белое море, где его следы  и затерялись.

Анна  Сергеевна  Гердт  с нетерпением ожидала освобождения Стройникова из Бобруйской крепости, но напрасно…. По причинам, которые мы знаем, и о которых мы можем только догадываться, Стройников от свидания с ней отказался, несмотря на её многократные усилия с ним поговорить. Возможно, что он был по-своему прав, решив навсегда уйти из её жизни, предав былое забвению.

Однако  Гердт  было не под силу вот так легко отказаться от своей любви. И даже тогда, когда спустя три года после вынесения приговора военным судом Семёна направили простым солдатом в арестантскую роту, она всё ждала его освобождения, она верила и жила призрачной надеждой, что его оправдают, помилуют и освободят. Правда, об этом Гердт никому не говорила. Поэтому, когда Казарский решился и, наконец, сделал предложение, которое было ей выгодным со всех сторон, она ему не отказала, но и не дала своего согласия, подарив лишь призрачную надежду на будущее счастье.

Вторым и непоправимым, страшным ударом судьбы для  Анны  Сергеевны  стала весть о таинственной и загадочной смерти Казарского в Николаеве. Ужасающими слухами с подробностями последних часов жизни Казарского просто наводнили Севастополь и естественно, что  Гердт  не могла их не знать. Не выдержав этих разговоров, она, выдав Шурочку замуж за её Павла, уже матроса 2-й статьи – героя того достопамятного сражения, и, одарив богатым приданым, Гердт оставляет свой дом на попечение Шурочки,  уезжает в Орловскую губернию, где у неё было небольшое имение, оставшееся от первого мужа. По счастливой случайности по соседству с ней уже давно жила с супругом сестра Казарского – Прасковья. Обе женщины сдружились и не разрывали своей дружбы до последних дней своей жизни. Именно Прасковья, бывшая на похоронах своего брата, и поведала всю правду бедной  Анне  Сергеевне о тяжкой его кончине. В дальнейшем обе женщины и подруги посвятили свою жизнь презрению сирот и на свои собственные средства открыли приют для обездоленных. Господь даровал им обеим сподвижничество и долгую жизнь…

Павел и Александра жили счастливо и безбедно. Шурочка, рачительная жена и экономная хозяйка,  сумела открыть прежде небольшую продуктовую лавку, которая вскоре начала пользоваться небывалой известностью во всём Севастополе своими отличными продуктами и небольшими ценами. В короткие свободные от морской службы часы Павел помогал своей любимой жене всем, чем мог: и в содержании дома, и в воспитании двух очаровательных мальчиков, и в её торговом деле. Так было бы и дальше, но почти в самом конце государевой службы в прославленном Синопском сражении, будучи уже унтер-офицером, Павел получил тяжкое ранение и в скорости от полученных увечий опочил в севастопольском госпитале, как раз накануне Восточной или, если по-нашему, то Крымской войны.

Грянувшая война, а следом за ней осада союзными войсками Севастополя сразу разрушила установившийся быт фартовой Шурочки: сперва угасли дело и бакалейная лавка, а затем французская артиллерия разрушила и дом, оставленный ей в качестве приданого любимой Гердт. Потом многие, кто знал Шурочку, часто видели её на редутах - небольшую щуплую бабу, помогавшую ухаживать за  раненными, готовившую нехитрую стряпню матросам, таскавшую в больших вёдрах на батареи воду. А бывало, что она вместе с другими бабами и ребятишками, рискуя быть подстреленной, собирала на поле боя не разорвавшиеся ядра и шрапнель, оружие убитых. В один из таких дней её сразила прямо в грудь навылет шальная английская пуля. Пуля задела большую артерию и от потери крови Шурочка скончалась… О судьбе её сыновей ничего не известно. Скорее всего, их судьбы слились воедино с судьбами многих сотен севастопольских мальчишек той поры.

* Окончание следует